Обо всем интересном

                                                                                   Осень 1919 года

"Вой, ветер осени штормовой,

Просторы России мети,

Пустые обшаривай клети,

Нищих вали по пути".

Валерий Брюсов

Наступила третья осень, самая жестокая. Вид Москвы переменился.
Ее жители, приспособившись к новому мелочному быту, понуро сновали там и тут, пересекали заснеженные улицы, тянули за собой самодельные санки, тащили кочаны мороженой капусты, мешок картофеля, бидон с маслом или керосином, мешочки муки.
Жители назывались гражданами, и каждому гражданину полагался государственный паек, а так как он был ничтожным, то инициативные граждане складывали средства и от корпораций, и учреждений получали право на провоз продуктов из провинции.

Несмотря на декреты, карающие спекулянтов, спекуляция неслыханно разрослась.
Ресурсы нашей семьи истощались.

Натя, обремененная заботами, ходила по комнатам в мужском пиджаке, подпоясанная веревкой, в валенках, с лицом, постоянно измазанном сажей и руками, огрубевшими от быстрых перемен холода и печного тепла, от чистки картошки, от всякой возни в замерзшей кухне.

Доктор Крамер благородно и спокойно навещал папу и, зачастую, не брал гонорара.

В это время он был одним из врачей, лечивших Владимира Ильича Ленина.

Проболев корью в колонии близ станции Жаворонки (1), я вернулся домой, ослабевший и с аппетитом жеребенка.

Чувство голода мучило и казалось унижающим.

По утрам полулитровая кружка кофе на сахарине и без молока и лепешки из кофейной гущи уделялись мне на завтрак.

Все мы находились в одной комнате, в нашей бывшей гостиной.

Холод заставил нашу семью запереть одну за другой все комнаты, и мы остались в одной, где дымила наскоро сложенная печка и ржавые капли падали из отпотевших грязных труб, пересекавших всю комнату по диагонали.

Под капли подставляли миски и тазы, а капли начинали падать в других местах.

Теснота, нагромождение вещей и эти падающие капли, наша неприспособленность действовали тяжело.

Комната напоминала баркас в океане, описанный Байроном в первой песне Дон-Жуана.

И моя полулитровая кружка кофе рассердила отца, он говорил, что этой кружкой я раздуваю себе живот.

Наконец, произошло самое страшное - в сердцах я запустил кружку куда-то мимо лежащего моего отца, и мы оба были потрясены случившимся.

Московский отдел народного образования помещался в Леонтьевском переулке, в двухэтажном здании бывшего Канцовского училища (2).

Там также дымили железные печки и сотрудники работали, не снимая зимних пальто.

По совету Нати я искал место в подмосковную школьную колонию, чтобы учить ребят изобразительному искусству.

Предполагалось, что я знаю и умею достаточно.

Анна Борисовна Лампрехт, заведующая отделом колоний, приняла меня и тут же объявила, что я слишком молод для "инструкторской", как тогда называлось, работы, однако рекомендация Юона (3), работавшего тут же через комнату, спасла меня.

Юон, как всегда деятельный и аккуратный, заведовал отделом ИЗО, составлял новые программы, подбирал руководителей.

"Мнение Константина Федоровича для нас обязательно, - сказала Лампрехт, - но я направляю вас в очень трудную обстановку".

Все это было не в двух словах и вовсе не просто, напротив, именно с этого момента я постиг, что значит долгое томительное ожидание в коридорах, прокуренных и заплеванных посетителями.

В ледяное утро декабря я вышел из дома у Большого Каменного моста.

Из-за домов, из-за Кремля, из-за тяжелой, седой хмары поднялось багровое солнце.

На Октябрьском (Николаевском) вокзале, на сквозняке дебаркадера толпа ломилась на чуть ли не единственный в сутки поезд.

Охрана из В.Ч.К. поддерживала порядок и проверяла документы.

Но никакого поезда не было.

Подъездные пути Николаевской дороги (4) тянутся несколько километров.

То, что пробегает скорый поезд за одну-две минуты, для пешехода тянется часами: паровозы, ломаные вагоны, водокачки, паровозное депо, стрелки, разъезды, семафоры, фонари, будки, сигнальщики, заборы и дома вдоль пути под шапками снега - все сложное хозяйство дороги.

На дороге не было движения, я шагал беспрепятственно.

В нескладном зимнем пальто, в вязаном шлеме, оставшемся от школьных лет, непомерно вдруг выросший, в промежуточном возрасте между юностью и взрослостью (мне исполнилось 17 лет), я не ценил в себе молодости и не находил в себе душевных сил.

Мне нравились мои до колен ботинки со шнурками, черные вельветовые штаны и шерстяная куртка - английские вещи, привезенные отцом из Архангельска, но сам я себе не нравился - гадкий утенок, каким я и был.

Работа, на которую я шел, временами рисовалась мне интересной: программы, данные мне Юоном, были написаны как-то живо и увлекательно.

Скоро ли?  В мыслях мешались воспоминания школьных лет, быстрой перемены жизни, последние впечатления.

Грузовики, наполненные доверху голыми трупами, умерших от тифа.

Их провозили по Москве, слегка прикрыв рогожами.

На Семеновском кладбище их сбрасывали в общие ямы, а мы, в нескольких метрах от них, тогда еще школьники, набивали мешки капустой - продовольственная база и мы находились рядом.

Диктатура пролетариата, разруха, дезертирство, голод, спекуляция, беспризорность, таковы были новые слова и понятия, грубо входившие в сознание через быт, декреты и плакаты.

Я становился очевидцем огромных событий России, и это огромное будущее казалось непонятно, страшно и мерзостно.

Но вот полустанок, мирные бревенчатые дома Останкино, старые дубы вдалеке, женщины с ведрами воды, румянец зимы, как на картинках, поле, занесенное снегом, тропинка, протоптанная вдоль лесной опушки, и за оврагом - кирпичный, скучный казенный дом - Марфинская сельскохозяйственная колония (5), бывший приют для солдатских детей.

---------------------------------------------

1. В этой колонии работала старшая сестра Надежда, младшие дети жили вместе с ней, чтобы как-то прокормиться.

2. Сейчас государственная образовательная гимназия № 1520 им. Канцовых. Леонтьевский пер. д. 19.

3. Константин Федорович Юон - художник (18975-1958). В его мастерской Л.Н. Хорошкевич начал свои первые занятия живописью.

4. Ныне Октябрьская ж/д между СПб и Москвой, первоначально (до 1923 г.) называлась по имени императора Николая I, при котором и была построена в 1837 г. - от СПб до Царского села, в 1851 г. - до Москвы.

5. С 17 лет Л. Н. Хорошкевич  преподавал рисунок и черчение в детской колонии "Марфино" (1919-1920 гг.).

Л.Н. Хорошкевич (1902-1956)