Обо всем интересном

А.И. Копанев, “Зиминский” сборник 1978-1982 гг. и А.А. Зимин

Идея создания “зиминского” сборника возникла в 1978 г., за два года до шестидесятилетия Александра Александровича Зимина. Были приглашены многие его друзья и почитатели, жившие в СССР, в том числе и в Ленинграде. Среди них находился и Александр Ильич Копанев, к которому Александр Александрович испытывал очень нежные чувства^[1]. На это приглашение А.И. Копанев ответил письмом, которое ниже воспроизводится без купюр.

“Глубокоуважаемая Анна
Леонидовна!

Наша ходячая ленинградская совесть - Юрий Георгиевич Алексеев сейчас укорял меня за то, что я, обещав Вам статью для сборника, ее не написал и Вам не послал даже извинения. Настоящим прошу меня простить. Конечно, жаль, что в сборнике любимого мной человека - А[лександр]а А[лександрович]а не будет моего голоса, но он не обидится, если узнает, что я мучился, сочиняя ее, добрые две недели, и она || у меня не получилась. Дело в том, что обдуманная и согласованная мною с Вами тема “Народ и образ[ование] Русск[ого] ед[иного] гос[ударства]” рознилось бы от тех формул, которые существуют в нашей науке. Конечно, все говорят о народе-созидателе, но госуд[арство] создали феодалы для угнетения народа. Конечно, оно прогрессивно (все говорят), но как-то затуманенно (мол, крепли связи, торг[овля] и т.д.), но что объединение русских в XV в. спасло народ, нацию, народность от уничтожения, как-то прямо не говорится (видимо, из опасения душка надклассовости и т.д.)  А мне бы хотелось сказать об этом. Обратился я к классовой борьбе крестьян. Они явно в присоединенных уделах имели успех в борьбе за земли, опираясь на в[елико]кн [яжескую] власть. Смотрю в литературе и об этом есть. Но оказывается класс[овая] борьба кр[естья]н пугала феодалов, и они сплачивались с в[еликим] к[нязем] и образовали государство. Вот, мол, роль крестьянства. Или крестьяне боролись за землю. Оказывается, они боролись за землю великого князя, т.е. увеличивали фонд земель, которые великий князь раздавал помещикам. Т.е. кр[естья]не своей борьбой усиливали эконом[ическую] базу образующегося государства. Т.е. опять-таки не прямо, а косвенно помогали. Подумал я, подумал и решил, что я не в силах написать. Мне из Москвы передавали слух о каких-то осенних обсуждениях,  где будут обсуждаться некие теории^[2]. Некие видные деятели говорят: “положить конец” и т.д. В одном письме было прямо сказано: “готовьтесь”, “запасайтесь изречениями классиков”^[3] и т.д.  Раз это пишется мне, то и моя личность, выходит, будет припутана. В таких условиях зачем мне путаться... О народе у нас говорят в мажорном тоне, когда он рубит, колет, гонит^[4], строит города, стоит на границе т.д. А когда переходят к соц[иально]- экон[омической] теории, то он лишь податное быдло. Так как я в книге^[5] пытаюсь показать народ и в экон[омическом] и общ[ественном] отношении активным, то о ней один знаменитый москвич^[6] сказал: “Копанев написал книгу лихо, но попал в то же положение, что и А[лександр] А[лександрович] Зимин со Словом”. Если, Анна Леонидовна, Вы
терпеливо прочитаете все вышенаписанное, Вы поймете, почему у меня не склеилась статья. А что касается слов знаменитого москвича, то я уверен, что любому лестно и в удаче и в неудаче быть рядом с милым А[лександр]ом А[лександрович]ем. Я не могу просить об отсрочке предоставления статьи, т.к. приглашение было строго - к 1/V.

Ваш АИКопанев

11/V 79 г. “

Конечно, Александр Ильич напрасно опасался нарушения сроков - сборник вышел только в 1982 г и безо всякого указания на его посвящение Александру Александровичу Зимину, как ни бились за это составители сборника^[7]. Что же касается позиции
Александра Ильича в крестьянском вопросе, то его представления намного опередили время. В период культа государственности и централизации, на алтарь которых укладывались отдельные города и целые регионы, то нельзя было и подумать о разности положения отдельных категорий крестьянства - такое разрешалось лишь историкам XIX в., да и то скрепя сердце. Идея феодального
государства, деятельность которого основывалась на “угнетении народа” (выражение А.И. Копанева), была в ту пору, да впрочем и в наше - эпоху мифического “суверенного государства”, священной коровой, на которую никто не решался посягнуть. Трагический жизненный опыт Александра Ильича^[8] и трезвое крестьянское здравомыслие заставили его отказаться от идеи создания очередного еретического опуса, что позволило автору создать продолжение книги - уже в несколько более благоприятных условиях^[9].

В заключение хотелось бы привести фрагмент рукописи  А.А. Зимина “Храм науки”, где в главе “Птенцы гнезда Петрова” он пишет и об авторе публикуемого письма. Вот он, достаточно кстати большой, чтобы отразить этот факт и в названии заметки:
“Молодое поколение по первоначалу [речь идет о 1945 или 1946 г. АХ] создавало у меня ощущение глухомани. Все вернулись только что с фронта [...]. И Александр Ильич Копанев, только что вернувшийся из гитлеровского плена, где он мужественно противостоял  фашистским зверствам, нося с собой непоколебимо веру в землю его крестьянских предков. [...] ученик Смирнова, которому тогда преимущественно и доверяли воспитание феодальной молодежи. [Александр Ильич] уже в те годы стал другом.[...] Александр Ильич мне, восторженно славянофильствовавшему юнцу (Гм! Этому юнцу было уже четверть века) представился эталоном Ильи Муромца что ли, воплощением лучших черт народа-богоносца. Он [...] старше меня лет на пять. Учился в аспирантуре до войны. Стал тогда же кандидатом^[10]. Добротно, прочно сделанный, он уверенно стоит на ногах. Их целое семейство самостоятельных жителей села в Вятке, северно-русских выходцев Копаневых. Сейчас их мать пишет мемуары  (наверно, с помощью А.И.). Все они знали, почем фунт лиха, но выросли, вышли в люди. Их умелые руки, натруженные н на пашне и в огороде, оказались способными и держать перо, и с  винтовкой защищать родную землю. Один из сыновей погиб, один - доктор медицинских наук на военно-медицинской кафедре, двое инженеров (дочь и сын), один - кандидат истор[ических] наук, работающий в Ленингр[адском] Институте истории партии, один - доктор филологических наук (в Институте иностр[анных] языков), один - подполковник медицинской службы. Вот что значит фамилия Копаневы - с гордостью может сказать Александр Ильич^[11], этот, как бы раньше сказали “мужик кряжистый, самостоятельный”. Не забитый среднерусский потомок крепостного его предка. К “матери сырой земле”, вскормившей и вспоившей его и его предков, Александр Ильич навеки сохранил сыновью благодарность, посвятив по существу именно ей всю свою жизнь. Религия почвы - вот единственная его вера. Женился Александр Ильич поздно. На дородной, как и он сам, Александре Пантелеймоновне, учительствовавшей в школе. У ней был сын от первого брака, затем она народила и плотоядному Александру Ильичу двух парней. Говорит она нараспев, женщина, очевидно, с характером. Раньше я бывал у них, но потом мне стало из-за нее  как-то неуютно. Сам-то - весельчак с широченной улыбкой, в необычных (на “о”) острословиях которого так и брызжит истинный талант. Радушие - его стихия. Впрочем, все люди. Кто без греха? Злые языки утверждают, что Александр Ильич [...] патологически скуп. Скопидомство его (наследие  трудной жизни предков) проявляется во всем. Он никогда ни с кем не обедает, не ходит на банкеты и т.п. (понимая необходимость взаимности и не будучи в состоянии преодолеть своего отношения к трудовой копейке). Копанев - любимейший ученик Смирнова (как Саша Мальцев - Тихомирова). В свою очередь и Александр Ильич любит до самозабвения своего учителя. Предан ему, как рыцарь, готов повторять все его бредни, когда идет в бой с противниками шефа (со мною, в частности). Что-то солдатское, нераздумное  в этом проявляется несомненно. В нежном отношении к Ивану Ивановичу проявилось также и исконно русское милосердие к больным, убогим, несчастным. К этому нужно добавить и признательность за то, что сделал для него Смирнов, и многое другое. Перечислить составляющие нераздельного чувства - в общем-то затея пустая. Но, конечно, последовательный реализм И[вана] И[вановича] в конечном счете абсолютно чужд трезвому реализму Александра Ильича. У нас с Копаневым сразу же, сполна, со дня первой встречи установились самые дружеские отношения. Иногда он иронизирует надо мной (“Ах, эти ушлые москвичи”), иногда юродствует (“Куда нам, лапотникам”), иногда умиляется, но всегда с открытым сердцем и живым чувством. Иногда не разберешь, “восхищение” у него или осуждение на его устах. Постепенно как-то наши пути-перепутья несколько разошлись и из-за почвенничества Александра Ильича (“инородцев” - эстонцев и прочих недолюбливает, но никогда от него ни слова с антисемистским душком я не слышал. Но дружба осталась все такая же. Сам Александр Ильич считает, что мне, де, Лурье и Панеяхи ближе. Послевоенная жизнь у Александра Ильича  складывалась трудно, но он кряхтел, все выносил без ропота. В эру борьбы с космополитизмом ЛОИИ прикрыли. Копанева отчислили (ведь надо же было кого-то отчислять, а он бывший  “полоняник”). Он устроился в Рукоп[исный] отдел БАН, потом стал там начальником, получил квартиру. Работал и там на полную катушку (описания рукописей, издание комментированное перевода Буссова - изумительное) и т.п. Совсем недавно перешел обратно в ЛОИИ (долгое время не соглашался, так как проигрывал в зарплате). В прошлом году утвержден в докторском звании (я был  оппонентом, но по болезни в Ленинград не поехал). Работы Александра Ильича прежде всего отличаются фундаментальностью, плотностью (как и их творец) и самородной неожиданностью суждений, не вспышкопускательством, а серьезной оригинальностью. В самом деле. Книга о белозерском землевладении (кандидатская). Его метод географического изучения структуры землевладения,  конечно, не единственный из возможных подходов, но новый и плодотворный. А приложение к книге - три карты настолько тщательно выполнены, что до сих пор (а дело было в 40-х годах) не имеют равных. Его датировка двинских актов (в ГВНП) по четвертям столетия была также находкой, успешно реализованной. Каждую работу выполняет лександр Ильич с удивительной добросовестностью. Его комментарии к «Судебнику 589 г.» - лучшие в издании судебников. Для, казалось бы, простого дела он  вскопал огромный фонд рукописей, благодаря чему показал реальность отношений, афиксированных в этом странном памятнике. Его описания рукописей, продолжая традицию, стали вместе с тем образцовыми, лучшими по типу и по тщательности в советской науке (кроме, может быть, Описания Музейного собрания Кудрявцева и др.). А перевод Буссова?  А учебное издание сборника источников о Болотникове, где он с Маньковым собрал и прокомментировал все известные сведения об этом движении. Копанев прежде всего самостоятелен (где речь не дет о Смирнове), но не стремится к оригинальности, а к познанию истины. Не он - его личность чувствуется во всем, его видение мира. Творческая индивидуальность Александра Ильича проявилась отчетливее всего в его докторской, посвященной крестьянам Подвинья XVI в. Это - синтез его многолетних разысканий (начиная с Судебника 1589 г., многочисленных изданий актов и делопроизводственных материалов, кончая многими его статьями).  В целом работа Копанева - гимн во славу смекалки, труда и свободы севернорусского крестьянина, а сам автор - певец созидающего непреходящие ценности труженика русского Севера (вроде Федора Абрамова в литературе). Копанев был одним из тех, кто поддержал (а может быть и  вдохновил) Носова на трактовку севернорусского крестьянина, как свободного, на его теорию предбуржуазного развития русского Севера (интересно, что  комментариях к Судебнику 1689 г. у Копанева эти мысли еще отсутствовали - и время было другое, и автор еще не созрел). Удивительно, как добротность работ у Копанева, обогащающего их глыбами все новых и новых источников,  совмещается у него с романтической мечтой о “золотом веке” севернорусского крестьянства. Человек по природе и жизненному опыту осторожный, он в своих убеждениях тверд, хотя на рожон не полезет (см. его спор с Черепниным). Там, где касается дело мечты, Копаневу верить трудно (за родную землю он и муки принять готов, и примет грех плутовства на свою душу).”